Ведлы достали свои говорящие камни и, взглянув на них, ужаснулись. Все они мрачно потемнели и налились неприятным, пугающим, серовато-зелёным цветом, хотя ещё недавно были яркими и нарядными. Он не стал говорить, что изумруды могут подпалить задницу и ему, если он в чём-либо ошибётся, но Таня это и сама поняла, но всё же не испугалась, эту женщину и махайрод не смог бы испугать, а потому тихо сказала:
– Да, Митяй, Мать Земля вырастила эти камни только для тебя одного. Будь очень осторожен, когда станешь открывать их дом. Они очень своенравные, как и ты сам. Если ты их покоришь, то станешь самым великим ведлом. Митяй усмехнулся и ответил:
– А вот это вряд ли, Танюша. Среди вас уже сейчас есть ведлы посильнее меня, так что я просто стану довольно сильным и могущественным ведлом с говорящими камнями. Сила ведла зависит не от его камней, Танюша, а от него самого.
Тимоха, с ужасом глядя на свои говорящие камни, некогда имевшие совершенно потрясающей голубизны цвет, сказал:
– Зато, Митяй Олегович, глядя на свои говорящие камни, мы будем знать, как обстоят дела у тебя. Мне кажется, учитель, что Мать Земля обязательно захочет тебя проверить на вшивость.
На юное дарование тотчас зашикали, мол ты что такое говоришь нашему ведару, но Митяй рассмеялся и воскликнул:
– Правильно глаголешь, отрок! Значит так, ребята, я возьму с собой автожир и побольше харчей, мне там будет не до охоты. Чтобы там Мать Земля о себе не думала, я не собираюсь ползать перед ней на пузе. Грубить ей и насиловать природу, я, конечно, не стану, но если потребуется, покажу свою силу и решительность, ну, а вы устраивайтесь здесь. Дом поставьте и живите, как люди, поверьте, мне там чуть ли не до холодов валандаться придётся. Уже завтра моросить начнёт, через неделю дожди зарядят, а там и похолодает. Ну, всё, а теперь ложимся спать. Мне завтра рано вставать и отправляться в путь. Большие реки мне точно не попадутся, а потому понтон мы с Пахома снимем.
В сумерках подул холодный, северо-западный ветер с гор, всё небо заволокло тучами и стало моросить. Когда утром Митяй, голый по пояс, вышел из палатки, чтобы умыться в реке, то даже матюгнулся. Мало того, что дул холодный ветер, так в воздухе ещё и висела тончайшая водяная пыль, отчего тот казался липким и противным. Не смотря на это безобразие он умылся, почистил зубы и стал собираться в дорогу. Ещё возле Магнитогорска, когда делал аэрофотосъёмку, он поднялся на автожире в небо почти на километр и поскольку стояла прекрасная солнечная погода, то увидел, что на севере и северо-западе не горах ещё лежат ледники, причём вполне приличного размера, все изрезанные водными потоками. Как обстояла ледовая обстановка здесь, он не знал и если небо не прояснится хотя бы на полдня, то не скоро и узнает. Машина была собрана в дорогу ещё с вечера и Митяй впервые пожалел, что не взял в эту поездку Крафта. Только этот пёс мог сопровождать его в поездке к верховьям Чусовой, куда Митяя тянуло, словно магнитом и он смог бы найти нужное место даже с закрытыми глазами и добежать до него пешком, но всё же решил отправиться на Пахоме.
Пахом был единственной Большой Шишигой, на более широком переднем бампере которого Игнат установил мощный водяной насос и съёмный лафетный ствол, если Митяю придётся размывать струёй воды какую-нибудь преграду. Производительность насоса на максимальных оборотах двигателя составляла двести семьдесят литров в секунду и воду он мог подавать под давление около сорока атмосфер, поднимая струю вверх на полтораста метров и поэтому работать с ним можно было только прикрутив к бамперу лафетный ствол . Зато и управлять им можно было с помощью гидравлики не выходя из кабины. Достал из отсека на крыше будки десять рукавов, каждый длиной по семь метров и в двести миллиметров диаметров, подсоединил их к насосу, опустил в воду водозаборный цилиндр с сеткой и вперёд, гони гусей. Именно с помощью этого насоса Митяй и намеревался размыть дом своих говорящих камней, находящийся на склоне довольно высокой горки, стоящей на берегу реки Чусовой. Он попрощался с Таней, остальными своими друзьями, сел в Пахома и поехал вдоль реки. Местность здесь была холмистая, местами поросшая лесом, но главное, глубоких оврагов и очень уж высоких холмов не было, а вдоль берега реки ему вообще почти ничто не мешало ехать, но он старался к ней особенно не приближаться, чтобы не нарваться мокрый галечник, где сверху сухо, а под мелкими камнями песочная жижа пополам с крупняком, там запросто все три моста оставить можно было.
Тем не менее ехать быстро не получалось. Приходилось то и дело петлять, объезжая непролазную чащу из двух, трёх десятков громадных сосен, которым, почему-то, вздумалось вырасти группами. Однако, Митяй не ворчал и за Макиту не хватался, чтобы показать, кто здесь хозяин. Он терпеливо пробирался вперёд, петляя, как заяц, и вскоре, часа через четыре, проехав сквозь лес, который издалека не казался таким уж страшным, выехал на открытое пространство обычной холмистой лесостепи. По Арамилке ехать было бы просто безумием, так много в её русле скопилось каменных валунов, один красивее другого, почти каждый был яшмовым, но среди них попадались и глыбы малахита. Урал, однако, главная сокровищница России-матушки. Митяй уже было обрадовался, но вскоре, километров через семь перед ним встал стеной такой высоченный и густой лес, стеной преградивший ему путь к Чусовой, до которых, как он чуял нутром, оставалось всего каких-то сорок километров, что он внутренне содрогнулся. Тем не менее он смело поехал вперёд, чтобы застрять в этом лесном лабиринте на целых две с половиной недели. Честно говоря, если бы не буреломы, то он никогда не проехал бы через этот лес на Пахоме и уже раз тридцать пожалел, что не отделился раньше от основной группы, не поплыл искать Каму и не стал подниматься вверх по Чусовой по воде, но делать уже было нечего.